Дмитрий Львович Быков – фигура на современном отечественном поэтическом горизонте далеко не однозначная. Журналист и поэт, критик и сценарист, писатель и биограф... Одних только ипостасей у Быкова сколько! Личность он неординарная и эрудированная, с ярко выраженным писательским талантом, преломленным через призму современности. Дмитрий Львович необычайно продуктивен – в свои 44 года он уже написал 8 романов, 10 сборников стихотворений, 5 сборников статей, сборник пьес, 10 сборников публицистических работ.
Пишет Быков стихи о любви, биографические произведения, тонкие философские и ироничные рассказы. Поэзия и проза Дмитрия Львовича пронизана интеллектуальностью, это литература высшей пробы, которая, впрочем, может быть адекватно воспринята не каждым. Однако, интерес к поэту проявляют не только его поклонники, но и критики, которые называют его "недопоэтом", принижают его заслуги перед современной литературой. Но творчество Быкова от этого менее интересным не становится, а значит с двойным упоением стоит читать, какие пишет Быков стихи о любви и жизни, как он подает события и истории из жизни в прозе.
Быков стихи о любви писал, употребляя символизмы и метафоричность, иносказательными словами говорит о любовной лихорадке. Но, если хорошо присмотреться к его произведениям, то можно найти и довольно откровенные стихотворения, вроде "Песенки о моей любви":
Ни надежд на чье-нибудь волшебство,
Ни счастливых дней —
Никому не светит тут ничего,
Как любви моей.
Любовь в его стихах вроде бы и существует и не существует одновременно, она надрывается, но, тем не менее, живет и чувствует. В этом – вся глубина поэзии поэта. Быков стихи о любви не пишет красивыми и легкими, они у него как набат, громкий, грозный, отрезвляющий, однако и оставляющий маленькую надежду на счастье. Депрессивно и устало смотря на мир, поэт видит и его прелести и его горести, но последние, как водится, остаются в душе дольше. И, рассуждая эдаким современным Шекспиром на извечные темы о смысле бытия, Быков говорит в своей поэзии:
Быть-не быть? Разумеется, быть,
Проклиная окрестную пустошь.
Полюбить-отпустить? Полюбить,
Даже зная, что после отпустишь.
Даже осознавая, что любовь – невечное чувство, Быков стихи о любви строит по тому принципу, что оно все равно превышает всю суету и боль, которая существует в мире. Иными словами, всем стоит любить не задумываясь и не оглядываясь, потому что любовь – высший экстаз души, высшая божья милость, не смотря даже на то, что она через время умрет в муках или обернется ненавистью или оставит в душе зияющую рану... И в этом, пожалуй, прав умудренный жизнью поэт. Быков стихи о любви пишет в несколько резком и жестком стиле, но они наполнены мудростью и знанием.
Неизвинительной ошибкой,
Скажите, долго ль будет вам
Внимать с холодною улыбкой
Любви укорам и мольбам?
Как видим, Быков стихи о любви пишет в большинстве своем грустные и печальные. Но оно и понятно – от счастья поэт реже берется за перо, чем от горечи. Вот и выходит, что любовь поэта имеет налет горечи и обреченности:
Нас разводит с тобой. Не мы ли
Предсказали этот облом?
Пересекшиеся прямые
Разбегаются под углом.
И, тем не менее, любовная лирика Дмитрия Львовича увлекает своей искренностью и естественностью. Поэт не кривит душой, называя вещи своими именами, и это как раз подкупает его читателя.
***
Кое-что и теперь вспоминать не спешу -
В основном, как легко догадаться, начало.
Но со временем, верно, пройдет. Заглушу
Это лучшее, как бы оно ни кричало:
Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая,
Это ненависть, ненависть, ненависть, не
Что иное: тупая, глухая, слепая.
Только ненависть может - права Дюморье -
Разобраться с любовью по полной программе:
Лишь небритая злоба в нечистом белье,
В пустоте, моногамнее всех моногамий,
Всех друзей неподкупней, любимых верней,
Вся зациклена, собрана в точке прицела,
Неотрывно, всецело прикована к ней.
Получай, моя радость. Того ли хотела?
Дай мне все это выжечь, отправить на слом,
Отыскать червоточины, вызнать изъяны,
Обнаружить предвестия задним числом,
Вспомнить мелочи, что объявлялись незваны
и грозили подпортить блаженные дни.
Дай блаженные дни заслонить мелочами,
Чтоб забыть о блаженстве и помнить одни
Бесконечные пытки с чужими ключами,
Ожиданьем, разлукой, отменами встреч,
Запашком неизменных гостиничных комнат...
Я готов и гостиницу эту поджечь,
Потому что гостиница лишнее помнит.
Дай мне выжить. Не смей приближаться, пока
Не подернется пеплом последняя балка,
Не уляжется дым. Ни денька, ни звонка,
Ни тебя, ни себя - ничего мне не жалко.
Через год приходи повидаться со мной.
Так глядит на убийцу пустая глазница
Или в вымерший, выжженный город чумной
Входит путник, уже не боясь заразиться.
***
Блажен, кто белой ночью после пьянки,
Гуляя со студенческой гурьбой,
На Крюковом, на Мойке, на Фонтанке
Хоть с кем-нибудь, - но лучше бы с тобой,
Целуется, пока зарею новой
Пылает ост, а старой тлеет вест
И дух сирени, белой и лиловой,
О перехлест! - свирепствует окрест.
...Век при смерти, кончается эпоха,
Я вытеснен в жалчайшую из ниш.
Воистину - все хорошо, что плохо
Кончается. Иначе с чем сравнишь?
***
"Невинно, с той же простотой,
С какой зовут на чашку чаю,
Мне все изменяет - вплоть до той,
Которой я еще не знаю,
И будь он выскочка и шут,
Головорез и подлипала,
Кого угодно предпочтут
И оправдают чем попало.
И мы с тобою, ангел мой,
Еще заплачем друг по другу.
Как быть? Иду я по прямой,
А все, кого люблю, - по кругу.
Природа, женщина, страна
Заложницы круговорота.
Не их и не моя вина,
Что я их брошу для кого-то
Или они меня - для тех,
Кого судьба любить привыкла
И от кого не ждут помех
В извечном повторенье цикла.
И пусть себе.
Дороги крюк
И путник, движущийся прямо,
Овал и угол, путь и круг,
Спираль и ствол, гора и яма,
Земли округлое чело
И окон желтые квадраты
Ничто не лучше ничего,
И все ни в чем не виноваты.
Шуршанье мартовского льда.
Промокший сквер, еще раздетый.
Уже не деться никуда
От неприкаянности этой.
Родного города паук
Под фонарями распластался.
Что есть прямая? Тот же круг,
Что, разомкнувшись, жив остался".
Так думал бывший пес ручной,
Похмельный лох с помятой мордой,
Глотнувший сырости ночной,
А с ней - отверженности гордой,
Любитель доблестно пропасть
И если гибнуть, то красиво,
Привычно находящий сласть
В самом отчаяньи разрыва.
Так компенсирует герой
Разрыв, облом, насмешку Бога.
Пристойный фон ему устрой
Достойный Байронова слога.
Пускай он куртку распахнет,
Лицо горящее остудит
И вешней сырости вдохнет
Сулящей все, чего не будет.
***
Хотя за гробом нету ничего,
Мир без меня я видел, и его
Представить проще мне, чем мир со мною:
Зачем я тут - не знаю и сейчас.
А чтобы погрузиться в мир без нас,
Довольно встречи с первою женою
Или с любой, с кем мы делили кров,
На счет лупили дачных комаров,
В осенней Ялте лето догоняли,
Глотали незаслуженный упрек,
Бродили вдоль, лежали поперек
И разбежались по диагонали.
Все изменилось, вплоть до цвета глаз.
Какой-то муж, ничем не хуже нас,
И все, что полагается при муже,
Привычка, тапки, тачка, огород,
Сначала дочь, потом наоборот,
А если мужа нет, так даже хуже.
На той стене теперь висит Мане.
Вот этой чашки не было при мне.
Из этой вазы я вкушал повидло.
Где стол был яств - не гроб, но гардероб.
На месте сквера строят небоскреб.
Фонтана слез в окрестностях не видно.
Да, спору нет, в иные времена
Я завопил бы: прежняя жена,
Любовница, рубашка, дом с трубою!
Как смеешь ты, как не взорвешься ты
От ширящейся, ватной пустоты,
Что заполнял я некогда собою!
Зато теперь я думаю: и пусть.
Лелея ностальгическую грусть,
Не рву волос и не впадаю в траур.
Вот эта баба с табором семьи
И эта жизнь - могли бы быть мои.
Не знаю, есть ли Бог, но он не фраер.
Любя их не такими, как теперь,
Я взял, что мог. Любовь моя, поверь
Я мучаюсь мучением особым
И все еще мусолю каждый час.
То мы без вас - как ваша жизнь за гробом.
Во мне ты за троллейбусом бежишь,
При месячных от радости визжишь,
Швыряешь морю мелкую монету,
Читаешь, ноешь, гробишь жизнь мою,
Такой ты, верно, будешь и в раю.
Тем более, что рая тоже нету.
***
По вечерам приморские невесты
Выходят на высокие балконы.
Их плавные, замедленные жесты,
Их смуглых шей ленивые наклоны
Все выдает томление, в котором
Пресыщенность и ожиданье чуда:
Проедет гость-усач, окинет взором,
Взревет мотором, заберет отсюда.
Они сидят в резной тени акаций,
Заполнив поздний час беседой вялой,
Среди почти испанских декораций
(За исключеньем семечек, пожалуй).
Их волосы распущены. Их руки
Опущены. Их дымчатые взгляды
Полны надежды, жадности и скуки.
Шныряют кошки, и поют цикады.
Я не пойму, как можно жить у моря
И рваться прочь. Как будто лучше где-то.
Нет, только здесь и сбрасывал ярмо я,
Где так тягуче медленное лето.
Кто счастлив? - тот, кто, бросив чемоданы
И мысленно послав хозяйку к черту,
Сквозь тени, розы, лозы и лианы
Идет по двухэтажному курорту!
Когда бы от моей творящей воли
Зависел мир - он был бы весь из пауз.
Хотел бы я любви такой Ассоли,
Но нужен ей, увы, не принц, а парус.
Ей так безумно хочется отсюда,
Как мне - сюда. Не в этом ли основа
Курортного стремительного блуда
Короткого, томительного, злого?
А местные Хуаны де Маранья
Слоняются от почты до аптеки.
У них свое заветное желанье:
Чтоб всяк заезжий гость исчез навеки!
Их песни - вопли гордости и боли,
В их головах - томление и хаос,
Им так желанны местные Ассоли,
Как мне - приморье, как Ассоли - парус!
Но их удел - лишь томный взгляд с балкона,
Презрительный, как хлещущее "never",
И вся надежда, что в конце сезона
Приезжие потянутся на север.
О, душный вечер в городе приморском,
Где столкновенье жажды и отказа,
Где музыка, где властвует над мозгом
Из песенки прилипчивая фраза,
Где сладок виноград, и ветер солон,
И вся гора - в коробочках строений,
И самый воздух страстен, ибо полон
Взаимоисключающих стремлений.
***
Все фигня!
По сравнению с любовью все фигня!
По сравнению с любовью,
жаркой кровью, тонкой бровью,
С приниканьем к изголовью
по сравнению с любовью
Все фигня!
По сравненью с удивленной,
восхищенной, раздраженной
С этой женщиной, рожденной
Для меня!
Нежный трепет жизни бедной,
упоительной, бесследной,
Беспечальный рокот медный
золотой трубы победной
Отменя
Как мерцаешь ты во мраке,
драки, ссадины и враки
Затихающего дня
Оттеня!
Но пока,
Но пока ещё мы тут,
Но покуда мы пируем, озоруем и воюем,
И у вечности воруем наши несколько минут,
Но пока
Мы ленивы и глумливы,
непослушны, шаловливы,
И поем под сенью ивы наши бедные мотивы
И валяем дурака
Но пока
Есть ещё на свете нечто,
что пребудет с нами вечно
И не скатится во тьму
Потому
Нет ни страха, ни печали
ни в пленительном начале,
Ни в томительном конце
На лице.
Все фигня!
По сравнению с любовью - все фигня!
Все глядит тоской и нудью
по сравненью с этой грудью,
По сравненью с этим ртом!
А потом!..
Все фигня!
По сравнению с любовью все фигня!
Ссора на кольце бульварном
с разлетанием полярном,
Вызов в хохоте бездарном,
обращением товарным
Управляющий закон
Но и он!..
ИЗ ЦИКЛА "ДЕКЛАРАЦИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ"
Друг друга мы любили. Мы насморком болели
И оттого сопели сильнее, чем обычно.
Мы терлись друг о друга сопливыми носами.
Нас сотрясали волны любовного озноба.
Мы оба задыхались, друг друга обдавая
Дыханьем воспаленным,
прерывистым, простудным.
В окне горели ветки в осенней лихорадке,
В лесах бродила осень - чахоточная дева,
По желтизне багрянец, болезненный румянец,
И небо так синело, как будто в день последний.
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ РОМАНС
Когда я брошу наконец мечтать о лучшей доле,
Тогда выяснится, что ты жила в соседнем доме,
А я измучился, в другой ища твои черты,
Хоть видел, что она не ты, но уверял, что ты.
А нам светил один фонарь, и на стене качалась
То тень от ветки, то листвы
размытая курчавость,
И мы стояли за куском вареной колбасы
В один и тот же гастроном, но в разные часы.
...О, как я старости боюсь
пустой, бездарной, скудной,
Как в одиночестве проснусь в тоске,
глухой и нудной,
Один в начале сентября, примерно к четырем,
Как только цинковый рассвет
дохнет нашатырем!
О чем я вспомню в сентябре,
в предутреннем ознобе,
Одной ногой в своей ноге,
другой ногой во гробе?
Я шел вослед своей судьбе, куда она вела.
Я ждал, пока начнется жизнь, а это жизнь была.
Да неужели. Боже мой! О варево густое,
О дурно пахнущий настой, о марево пустое!
Я оправданий не ищу годам своей тщеты,
Но был же в этом тайный смысл?
Так это будешь ты.
О, ясно помню давний миг,
когда мне стало страшно:
Несчастный маленький старик
лобзал старуху страстно,
И я подумал: вот и мы! На улицах Москвы
Мне посылались иногда знаменья таковы.
Ты приведешь меня домой,
и с первого же взгляда
Узнаю лампу, стол хромой
и книги - те, что надо.
Свеча посветит пять минут и скоро догорит,
Но с этой жизнью, может быть,
отчасти примирит.
ПОЭМА ПОВТОРА
Михаилу Веллеру
Он сел в автобус. Впереди
Сидела девочка с собакой.
Он ощутил укол в груди.
Вот так напьешься дряни всякой
Потом мерещится. Но нет:
Все было чересчур похоже
Осенний день, закатный свет,
Она сама... собака тоже...
Как раз стояла та пора,
Когда, томясь отсрочкой краткой,
Природа, летняя вчера,
Палима словно лихорадкой:
Скорей торопится отцвесть,
Все отдавая напоследок.
Он пригляделся: так и есть.
Сейчас она посмотрит эдак,
Как бы зовя его с собой.
Улыбка... краткая заминка...
Мелькнувши курткой голубой,
Она сошла напротив рынка
И растворилась в толкотне
Автобус тронулся уныло.
Пошли мурашки по спине:
Все это было, было, было,
Он точно помнил! Дежа вю?
Скорей другое. Видно, скоро
Я терпеливо доживу
До чувства полного повтора.
Пора бы, впрочем. Тридцать лет.
И вот предвестники старенья:
Неотвратимые, как бред,
Пошли цепочкой повторенья.
Пора привыкнуть. Ничего
Не будет нового отныне...
Но что-то мучило его.
Сойдя на Каменной плотине,
Он не спеша побрел домой.
Соседка, старая Петровна,
На лавке грелась. Боже мой,
Все повторилось так дословно!
Собака, куртка, рынок, взгляд
На той же самой остановке...
Тогда, пятнадцать лет назад,
Он возвращался с тренировки.
А после все пятнадцать лет
Он вспоминал с дежурным вздохом,
Как не сошел за нею вслед,
Как, сам себя ругая лохом,
Щипал усишки над губой
И лоб студил стеклом холодным,
Следя за курткой голубой
И псом, довольно беспородным.
Из всех младенческих утрат
Он выделял особо эту
Года сомнительных отрад
Ее не вытеснили в Лету.
Но что теперь? Не в первый раз
Он замечал за этот месяц
Повтор полузабытых фраз,
Давнишних баек, околесиц,
Но тем-то зрелость и грозна,
Что перемены не спасают
И пропадает новизна,
А память свой же хвост кусает.
Все это можно перенесть.
Равнина все-таки не бездна.
Пускай уж будет все, что есть,
И все, как было. Худо-бедно
Лошадки вязли, но везли.
Да и откуда в частной жизни
Искать какой-то новизны,
Коль нету нового в отчизне,
Судьба которой, несмотря
На наши снежные просторы
И многоцветные моря,
Повторы, вечные повторы.
Что будет - будет не впервой.
Нас боги тем и покарали,
Что мы идем не по прямой,
А может, и не по спирали
По кругу, только и всего,
В чем убеждаемся воочью.
Но что-то мучило его.
Он испугался той же ночью.
...Она сказала: "Посмотри,
Вон самолет мигает глазом.
А кто-то спит себе внутри"...
Он понял, что теряет разум:
Он вспомнил горы, водопад
И костерок перед палаткой,
Внутри которой час назад
Метался в судороге сладкой.
Потом из влажной, душной тьмы
Он выполз на блаженный холод
Негрозной ялтинской зимы.
Он был невероятно молод,
И то был первый их отъезд
Вдвоем, на юг, на две недели,
На поиск неких новых мест...
Потом они вдвоем сидели
И, на двоих одну куря,
На небо черное смотрели.
Тогда, в разгаре января,
Там было, как у нас в апреле:
Плюс семь ночами. Перед тем,
Как лезть в надышанную темень,
Он посмотрел в другую темь,
Где самолет летел, затерян.
Она сказала: "Погляди
Он нам подмигивает, что ли?".
И вот опять. Укол в груди,
Но он не думал об уколе.
Она давно жила не здесь
Жила, по слухам, безотрадно.
Его затягивала взвесь
Случайных связей. Ну и ладно,
Но чтобы десять лет спустя,
Буквально, точно, нота в ноту?
Чтоб это бедное дитя
Тянуло руку к самолету,
Который ночью за окном
Летит из Внукова туда же,
Где мы с другой, в году ином,
В иной ночи, в ином пейзаже...
Не может быть. Такой повтор
Не предусмотрен совпаденьем.
Он на неё смотрел в укор.
Спросила курева.
- Поделим.
И понеслось! Сильней тоски,
Грозней загульного угара...
Он понял, что попал в тиски.
Всему отыскивалась пара.
Но нет: поправка. Не всему,
А лишь каким-то главным вехам
Гора, палатка, ночь в Крыму,
Рука, скользящая по векам,
Холодный воздух, капли звезд,
Далекий щебет водопада...
Но будет и великий пост.
Есть вещи из другого ряда:
Когда-то друг, а нынче враг,
Лишь чудом в драке не убивший
Другой, но бивший точно так,
Другой, но в то же время бывший;
Скандал на службе - тот же тон...
И он, мечась, как угорелый,
Завыл - но суть была не в том,
Что он скучал от повторений.
Так бабочка, сложив крыла
На тех же бурых скалах Крыма,
Столь убедительно мала
И для прохожего незрима!
Вот так наложится - и нет
Тебя, как не бывало сроду.
Теперь, ступая в свой же след,
Он, видимо, придет к исходу
И перестанет быть, едва
Последний шаг придется в точку.
Меняя вещи и слова,
Он думал выклянчить отсрочку:
Сменил квартиру (но и там
Сосед явился плакать спьяну,
Как тот, из детства, по пятам
Пришедший бросить соль на рану).
Друзей покинул. Бросил пить.
Порвал с десятком одалисок
Но все вотще. Уставши выть,
Он, наконец, составил список.
Там было все, что он считал
Важнейшим - все, чем люди живы.
Но, пряча в голосе металл,
Судьба вносила коррективы:
Порою повторялось то,
Что он считал третьестепенным:
Из детства рваное пальто
(Отец купил в Кривоколенном,
А он в игре порвал рукав;
Теперь рукав порвался в давке).
Но в целом он казался прав:
Учтя новейшие поправки,
За восемь месяцев труда
Он полный перечень составил
И ставил галочки, когда
Бывал игрушкой странных правил.
Сошлась и первая тоска
Весной, на ветреном закате,
И шишка в области виска
(Упал, летя на самокате,
И повторил, скользя по льду,
Опаздывая на свиданье).
И в незапамятном году
Невыносимое страданье
Под кислый запах мышьяка
В зубоврачебном кабинете...
сошлось покорное "пока"
От лучшей женщины на свете
И снисходительное "будь"
От лучшей девушки недели
(Хотя, целуя эту грудь,
Он вспомнил грудь фотомодели
на фотографии цветной
В журнале, купленном подпольно,
То был десятый, выпускной).
Бессильно, тупо, подневольно
Он шел к известному концу
и как-то вечером беспутным
врага ударил по лицу,
покончив с предпоследним пунктом.
Одно осталось. После - крах,
Предел, исчерпанность заряда.
В душе царил уже не страх,
Но лишь скулящее "не надо".
В районе двадцати пяти,
Гордясь собой, играя силой,
В ночной Гурзуф на полпути
Он искупался вместе с милой.
Вдыхая запах хвои, тьмы,
Под неумолчный треск цикады
Он понимал: должно быть, мы
не вкусим впредь такой отрады,
Слиянья чище и полней.
Нагой, как после сотворенья,
Тогда, у моря, рядом с ней,
Он не боялся повторенья,
А всей душой молил о нем
И в постоянстве видел милость.
Ну ладно, пусть хотя бы днем!
Не повторилось. Обломилось.
Теперь он избегал воды,
Купаться не водил подругу
(И вообще, боясь беды,
Весь год не приближался к югу).
А эта девушка была
Последний - так, по всем раскладам,
Сама судьба его вела;
И, засыпая с нею рядом,
Он думал: риска больше нет.
Сплошные галочки в тетради.
Он так протянет пару лет,
Покуда ждут его в засаде.
Но доктор был неумолим:
Ее точило малокровье.
На лето - Крым, и только Крым.
Какое, к черту, Подмосковье!
Капкан захлопнулся. И пусть.
Взамен тоски осталась вскоре
Лишь элегическая грусть
О жизни, догоревшей в хоре.
И сколько можно так юлить,
Бояться луж, ступать по краю,
О снисхождении молить?
Довольно. К черту. Догораю,
Зато уж так, чтоб до конца,
Весь тот восторг, по всей программе.
Он ощутил в себе юнца
И хохотал, суча ногами.
...кончалось лето. Минул год
С тех пор, как рыжая собака,
А после дальний самолет
Ему явились в виде знака.
В Крыму в такие времена
(О край, возлюбленный царями!)
ночами светится волна
Серебряными пузырями:
планктон, морские светляки,
Неслышный хор существ незримых
Как если б сроки истекли
И в море Млечный путь низринут.
Он тронул воду, не дыша.
Прошедший день был долог, жарок.
Вода казалась хороша
Прощальный, так сказать, подарок.
Чего бояться? Светляка?
Медузы ядовитой? Спрута?
- не заходи со мной пока.
Дно опускалось быстро, круто,
И он поплыл. Такой воды
Он не знавал еще. Сияя,
Родней любой другой среды,
Ночная, теплая, живая,
Она плескалась и звала,
Влекла, выталкивала, льнула...
Жена, послушная, ждала.
Вот не хватало б - утонула
Из-за него. Пускай уж сам.
Отплыв, он лег, раскинул руки
И поднял очи к небесам,
Ловя таинственные звуки
перекликался ли дельфин
С дельфином, пела ли сирена...
Ей ни к чему. Пускай один.
Но никакая перемена
не замечалась. Голоса
звучали радостно и сладко.
Взлететь живым на небеса
Иль раствориться без остатка
в стихии этой суждено?
Какая прелесть, что за жалость
А впрочем, ладно. Все равно.
Но ничего не совершалось.
Его простили! Весь дрожа,
навеки успокоив душу,
Как бы по лезвию ножа,
Он вышел из воды на сушу.
Он лег у ног своей жены
(Смерть, где твое слепое жало?)
И в мягком шелесте волны
Услышал, как она сказала,
Ручонку выставив вперед
(Он, вздрогнув, приподнялся тоже):
- Смотри, мигает самолет!
И тут он понял. Боже, Боже!
Чего боялся ты, герой?
О чем душа твоя кричала?
Жизнь, описавши круг второй,
Пошла по третьему, сначала.
И он, улегшись на живот,
С лицом счастливым и покорным,
Смотрел, как чертит самолет
Свой третий круг над морем черным.
***
Утешься, я несчастен с ней,
Как ты со мной была когда-то.
Просрочен долг, но тем ясней
И несомненнее отплата.
И я, уставши уличать,
Дежурю на подходе к дому
И отвыкаю замечать
заметное уже любому.
Что делать! За такой режим
нам платят с рвением натужным
не нашим счастьем, а чужим
несчастьем, вовсе нам не нужным.
Когда неотвратимый суд
все обстоятельства изучит,
Не то что мне её вернут:
О нет, её с другим измучат.
Как нам с тобой не повезло!
Здесь воздают - и то не сразу
По всей программе злом за зло,
но за добро добром - ни разу.
Она ответит, но не мне,
а той вполне безликой силе,
Что счет вела любой вине,
Хоть мы об этом не просили.
О, цепь долгов и платежей,
Коловращение, в котором
Один из двух чужих мужей
невольно станет кредитором!
Она решит, что я дурак,
И бросится к нему на шею,
И будет с ним несчастна так,
Как я ни разу не был с нею.
ПЬЕСА
- Ты не учел лишь одного!
Воскликнула она.
Я не забыла ничего
И вот отомщена.
Припомни взгляды свысока
И каждый твой уход,
Припомни, как ждала звонка
Я ночи напролет,
Припомни мой собачий взгляд
Всегда тебе вослед,
И то, как я узнала ад
За эти десять лет.
Лишь одного ты не учел,
Не веря до сих пор,
что жертва станет палачом,
Перехватив топор.
Пока утехи ты искал
В разнузданной гульбе,
Твой лучший друг со мною спал
И врал в глаза тебе.
Он ведал, мне благодаря,
Про каждый твой порок
И, притворяясь и хитря,
Вредил тебе, где мог.
Четыре года сводит он
На нет твои труды.
Ты опозорен, разорен,
Но это полбеды.
За унижение свое
Я пятый год подряд
Тебе по капельке в питье
Подмешиваю яд.
Мы все устроили хитро,
Следов отравы нет,
И будет гнить твое нутро
Еще десяток лет.
Ты здесь останешься, чумной,
От ужаса слепой.
Сейчас он явится за мной
И заберет с собой.
Ревела буря, дождь хлестал
И, вторя шуму вод,
Гремел и молнией блистал
Полночный небосвод.
- Ты не учла лишь одного,
Промолвив он в ответ,
Ведь для мужчины ничего
Святее дружбы нет.
Но это женскому уму
Вместить не хватит сил.
Он спал с тобою потому,
что я его просил.
О, мы натешились вполне,
Тебе готовя ад:
Он дал противоядье мне,
Про твой проведав яд.
Но это трюк недорогой,
Важнее есть дела:
Он для тебя достал другой,
И ты его пила.
Так, состраданье истребя,
Я отомстил жене.
Он ждет за дверью не тебя
Явился он ко мне.
Итак, готовься. Близок час.
Развязка впереди.
Теперь он, верно, слышит нас
Входи, мой друг, входи!
Ревела буря, дождь шумел
И ветер выл, как зверь,
И оба, белые как мел,
Уставились на дверь.
- Ты не учел лишь одного,
Промолвив друг, входя
(Лицо угрюмое его
Блестело от дождя).
Я вашу наблюдал войну,
Оставшись в стороне.
Я не люблю твою жену,
Но ты противен мне.
Греховно блудное житье,
Вам нет пути назад:
Противоядие мое
Усиливало яд.
За то, что я переносил
Нешуточный урон,
Я завещанье попросил
У каждой из сторон.
Условность жалкая, пустяк
И как не удружить:
Ведь ты, удачливый толстяк,
Надеялся пожить!
Да и жена твоя, любя,
Дарила мне в ответ
Все, что украла у тебя
За эти десять лет.
Сейчас я вас почти люблю,
Затем что через час
Я во владение вступлю
Всем, что украл у вас.
Я подожду, - добавил он,
Загородив проем,
Покуда, воя в унисон,
Вы сдохнете вдвоем.
Ревела буря, дождь плескал,
И друг, уже не хмур,
Глазами жадными ласкал
Ампирный гарнитур.
Он не учел лишь одного,
И в том его вина,
Что длань сильнее, чем его,
Над ним занесена,
Что я как автор не хочу
С таким мириться злом
И не позволю палачу
Вселиться в этот дом.
Я все решил. Я сделал так
И всяк меня поймет,
Что и супруга, и толстяк
Таили свой расчет.
Им был обоим ни к чему
Свидетель темных дел.
Они давали яд ему,
А он недоглядел.
Ему хватило бы вполне
Для многолетних мук
Того, что в водке и вине
Ему давал супруг,
А то, что грешная жена
Ему всыпала в чай,
Могло бы среднего слона
Угробить невзначай.
Он сам с утра не чуял ног
И лыка не вязал,
И будет их последний вздох
Синхронен. Я сказал.
Три трупа предо мной лежат.
Троим не повезло.
Я наблюдаю, горд и рад,
Наказанное зло.
Ведь я у всех - и поделом
Раскаянье исторг,
И в реве бури за окном
Мне слышится восторг!
Однако худшее из зол
Мрачит мое чело:
Я сам чего-то не учел.
Но не пойму, чего.
***
Проснешься ночью,
вынырнешь из сумрачных глубин
И заревешь, не выдержишь без той, кого любил.
Покуда разум дремлет, устав себя бороть,
пока ему не внемлет тоскующая плоть,
Как мне не раскаяться за все мои дела?
Любимая, какая ты хорошая была!
Потом, когда сбежала ты, я дурака свалял
И ни любви, ни жалости себе не позволял:
Решил тебя не видеть - не замечал в умор,
Решил возненавидеть - держался до сих пор...
Да как бы мы ни гневались,
пришиблены судьбой,
никакая ненависть не властна над тобой.
Повторяю, брошенный, горбясь у стола:
Ты была хорошая, хорошая была!
...Куда мне было деться?
Как ни глянь - провал.
А ведь свое детство я так же забывал:
Сказать, что было трудное, - Бога прогневить,
А вспомню - память скудная
не может не кровить.
Был я мальчик книжный, ростом небольшой,
С чрезвычайно нежной и мнительной душой,
все страхи, все печали, бедность и порок
Сильно превышали мой болевой порог.
Меня и колошматили на совесть и на страх,
И жаловаться к матери я прибегал в слезах,
а ежели вглядеться в осколки да куски,
Так сетовать на детство мне тоже не с руки:
закаты были чудные, цвета янтаря,
И листья изумрудные в свете фонаря,
плевал я на безгрошие и прочие дела!
Нет, жизнь была хорошая, хорошая была.
А если и ругаюсь вслух, на миру,
Так это я пугаюсь того, что помру.
Вот и хочу заранее все изобличить,
чтоб это расставание себе же облегчить.
Плетка, да палка, да седло, да кладь
И вроде как не жалко все это оставлять.
Покуда сон недоспанный
не перетек в рассвет
Жалко мне, Господи, жалко, силы нет
И любовь, и братство, и осень, и весну...
Дай мне поругаться! Может, и засну.
ПЕСЕНКА О МОЕЙ ЛЮБВИ
На закате меркнут дома. Мосты
И небес края.
Все стремится к смерти - и я, и ты,
И любовь моя.
И вокзальный зал, и рекламный щит
на его стене
все стремится к смерти, и все звучит
на одной волне.
В переходах плачется нищета,
Изводя, моля.
Все стремится к смерти - и тот, и та,
И любовь моя.
Ни надежд на чье-нибудь волшебство,
Ни счастливых дней
никому не светит тут ничего,
Как любви моей.
Тот мир звучит, как скрипичный класс,
на одной струне,
И девчонка ходит напротив касс
От стены к стене,
И глядит неясным, тупым глазком
Из тряпья-рванья,
И поет надорванным голоском,
Как любовь моя.
«О, как мы любили друг друга!» Не всех умиляло вокруг. И Запад решил, от испуга, Опасна любовь сих подруг.
И если у нас перепалка (Что лучше – ну борщ.., или щи) Вставляли скорей туда палки, Кричали: «Конечно борщи».
А если предвиделась драчка - Кто больше лежит на печи? То Запад подманивал жвачкой. Тихо шептал: «Поскачи».
Мы б долго, ругались… мирились…, Но вот угораздилось нам; Доверить все то, чем гордились, И Ельциным и Кравчукам.
И чтобы привлечь демонстрантов, (По трезвой, а может был пьян). Искал и нашел оккупантов, Борис для своих россиян.
Украинский друг и подельник: «А мы то, сидим, какой хер, (Видать это был понедельник) За вільність, долой СССР».
И тут самолюбия фактор, Сыграл. Собрались воровски - Рванул Беловежский реактор Рванул… и страна на куски
Народ как всегда в разговоры, Что делать и жить дальше как? Но тихо снуют мародеры (Там прибыль всегда, где бардак).
С трибун обещаний всем груды, Надежда чтоб тлела у нас. Другим же, железные руды, И нефть им, а также и газ.
Что «киевским», что и «московским», Конечно, жилось не легко; Ахметовым и Ходорковским Пришлось зачищать кой кого.
Ну да, полки были не пусты - (Карман очень часто пустой); Не то чтобы мяса, капусты, Купить не возможно порой.
А чтобы не очень бузили, Решила Украйна с тех пор – Во всем виновата Россия, И вспомнили голодомор.
Но все ж апельсины увяли. Любому плоду выйдет срок. Громаду донецким отдали, Но только, то был не итог…
Чуть-чуть отойдя, иль у кассы (У каждого свой интерес), Готовить все начали массы - Кто за, а кто против ЕС.
Но вот президент больше сала, Решился урвать для своих; И часть, та, что меньше отжала, Майдан собрала на троих.
Тут Запад помог, подписали; Поставив державу на кон. Потом депутатам поддали И приняли нужный закон.
Чтоб юго-восток непокорный, О братьях и думать отвык. Толпа депутатов проворных, Решила прижать им язык.
Министр майданный Арсений, Сказал (хоть убавь, хоть прибавь): «Теперь будем жить как соседи, Но братские цены оставь».
- Нам помощь твоя хуже пытки, Подачки твои через край. Оставь нас унизить попытки. Отбросим мы все пережитки. - Не нужно на газ больше скидки? А ты отвечала: «Давай».
Я даже чуть-чуть через гонор, Согласна еще преступить. Останься немножко, как донор - Кредит можешь весь перелить.
Не сходится с дебитом кредит. А славы…, ну хоть отбавляй; Украйна трындит о победе… Все меньше ее каравай.
Премьер сделал брови построже: Где ж денег нам взять в этот раз. ЕС нам немножко поможет…. Еще…, не заплатим за газ. …………………………………..
Мы одною мечтою лишь бредим: Так дружить, наполняя горшки, Как мужик с простоватым медведем, Что делил корешки и вершки.
Поступок сей из бесполезных, В каком-то смысле затрапезных, И не без шуточек скабрезных (Ну на войне, как на войне). Вам, русофобка баба Лера, Признаюсь, искренне вполне.
Поступок ваш совсем не байка, Тому, кто видеть был готов; Что Ельцин, со своею шайкой, Нас развели, как дураков.
И вы (быть может вам не дали, Куска с чубайсова стола). Пришли на площадь и сказали, Борис преступник..., ла-ла-ла. Без ренегатов либеральных, Без рокеров многоканальных, Без адвокатов персональных, (Искусных при большой цене). То были время завиральных Побед над бездною..., на дне...
Маразма полного, в разгаре, С эстрады, что еще в дыму. От перемирия в угаре; Чтоб мы опять не проиграли, Как надо им голосовали, С наваром, как всегда, призвали. Еще доверить раз ему. Чего менять, коль дети, внуки, Медийные, с трибуны, суки Советников залетных рать; Проделывать учила трюки, Чтоб православных нае..ть.
Простите их без лишней злобы Простите, было то давно. И Лера простит их, еще бы, Ведь ей теперь уж все равно.
Проснись майдановская рать, покамест рвалась ты в Европу, все те же олигархи, знать, опять тебя имеют в ж.пу. Все тот же продолжая срам, переведя лишь дачу в Козин; все ту ж лапшу навесят вам, все так же по ушам елозя.
Опять найдут для вас врагов, среди шахтеров на Донбассе. Ведь даже полных дураков, чужая кровь конечно красит. Ведь потому, что колорад - не человек, титушка, ватник; не должен быть в Украйне рад, коль в бой идет ее привратник. Лишь только снится вам покой, коль кто-то скажет там что русский. Не может братом быть такой, не нужно вам такой нагрузки. Пока вы там, блюдете честь, родимой неньки – Украины; у тех, чей счет в Европе есть, пополнился, на ваших спинах. И тех, которым пропоют, в костелах львовских – «вечну память»; обслуживать чужой уют, с иного света вновь заставят. А коль захочет кто взбрыкнуть, чтобы зарплаты не просили; укажут прежний, торный путь - езжай колымить вновь в Россию. Как говорил вам вождь Степан: «Нужна борьба – не надо хлеба». В борьбу включилось столько стран, рожна какого еще треба. Отбрось приличий этикет, и не читай российской прессы, и ешь спокойно свой обед: ведь есть жаркое из Одессы. Глядишь, дождетесь перемен, хотя не обещаю скоро; ведь обошлись покраской стен, сменили лишь на вора - вора. Да, при нацистах, может быть, закон и будет чуть построже. Кого-то могут посадить, и Запад в этом нам поможет. И как и раньше в их полки, пополнят Тягнибока каты - Бандеры верные сынки: коль поскорее вступим в НАТО. Фантом, конечно же, не Су - Раздолбит все: дома, дороги. Ракет махнем на колбасу… и так добьемся перемоги. А если кто из киевлян, голодный, без воды горячей; решиться снова на майдан, мы их по-тихому упрячем. Мол, скажем это ФСБ, опять нам голову морочит. Мол в СБУ засело б…., и светлый образ наш порочит. Мы скажем, это москали - ну как всегда, опять не правы. И почему-то отняли, святое право на халяву. И то, что в этом бардаке, как и всегда виновен Путин. В Ираке.., рядом..., в далеке.., да вообще.., везде по сути. Никто в Вест Пойнте не вещал (Обаму же конечно тролят); Он никому не обещал, над миром полного контроля. Мои заморские друзья, и белые… и прочей расы; пока в Россию вам нельзя, здесь слишком мало пи..расов. Уж кто ее не нагибал, француз, германец, даже Ельцин. Кому, чего порыв сей дал? Где верные его подельцы? Как прежде, шумною толпой, они гуляют по болоту. Немцов, как прежде молодой, сбирает всякую сволоту. И вот уже почти нашел, он в кировском лесу барана. Да вот немногие хотят, как в Украине балагана. А кое-кто уж был таков, (с бомондом кто болотным знался). Сбежал в Украйну Киселев, да вот беда.., другой остался. Артемий Троицкий пока, совсем на Троцкого не тянет; И роза Миши-игрока, не прижились, и тихо вянет. Но верим, что наступит срок; ведь в нас дерьмо, как прежде бродит. А коль рванет через порог, и Яценюк не отгородит Мы верим, что наступит час, придет опять победа наша; Когда найдется среди нас, полусвидомая ….
На этом стихотворение заканчивается, но думается, что нужную для завершения сравнительного оборота кличку каждый и так назовет безошибочно.
