В предместье многолюдного города жил садовник, у которого был великолепный цветник, где росли всевозможные розы. Садовник был знатоком своего дела и с особенным искусством разводил именнорозы. И как же он ухаживал за своими цветами! Впрочем, он это делал не столько из любви к ним, сколько ради заработка — цветы большей частью продавались городским жителям.
Дела у садовника шли превосходно. Ежедневно к нему приходили покупатели из города, накупали у него роз и пересаживали их в свои сады или украшали ими свои комнаты. Разумеется, все это были люди богатые: садовник брал за свои цветы большие деньги — бедняку они были не по карману.
Каждая из роз росла на кустике, а эти кустики находились на одной грядке и так близко один от другого, что когда розы наклоняли свои головки, они почти касались друг друга. Благодаря такому близкому соседству, две розы очень скоро подружились и перешли на «ты», хотя и были разного происхождения — у одной были нежные желтоватые лепестки с розоватой чашечкой, другая сверкала снежной белизной, но тем не менее они считали себя сестрами и поверяли друг дружке все свои секреты. И когда они перешептывались между собой, от них исходило такое чудное благоухание, что весь сад, казалось, был напоен им, а шепот их был так очарователен, что маленькие жучки, суетливо бегавшие по земле, останавливались, толкали друг друга в бок и говорили: «Смотрите, вон опять наши розы о чем-то шепчутся! О чем это они все рассказывают друг дружке?»
А розы обыкновенно беседовали о своем будущем. О прошлом-то им вспоминать еще нечего было, ведь обе так недавно появились на свет Божий. О будущем же можно было мечтать сколько угодно.
Что они были прекраснее всех в саду — это они отлично знали; об этом говорил им ежедневно сияющий от удовольствия взгляд садовника, это они слышали из уст останавливающихся перед ними посетителей, это чувствовалось ими каждое утро, когда утренний ветерок бесшумно прилетал в сад, разгонял тьму и слегка похлопывал окружающие розы по головкам, так что они невольно должны были склонять их перед обеими подружками. При таких условиях неудивительно, что обе розы, хотя по природе добрые и приветливые, возымели о себе очень высокое мнение и будущее рисовали себе не иначе, как в самом заманчивом виде.
Только короли, или князь, или, по меньшей мере, чрезвычайно богатый человек мог когда-нибудь приобрести их и увезти к себе. На этот счет у них не возникало даже сомнений. Единственно, что их заботило, так это то, что их могут разлучить и увезти в разные стороны. Так как они очень сдружились, то такая возможность их очень огорчала, и при мысли о разлуке обе розы невольно проливали слезы — каждая по большой прозрачной слезе, которая на рассвете сверкала в чашечке, словно бриллиант, что выходило необыкновенно красиво.
Да, зрелище это было до того красивое, что даже утренний ветерок, бывавший во всевозможных странах и знавший толк в красоте цветов, и тот останавливался в изумлении перед нашими розами, кланялся и говорил: «Истинной красоте идет все, даже горе!» А те в ответ ласково кивали ему головками и говорили: «Ах, как вы любезны, господин Утренний Ветер. Вы с самого утра уже начинаете говорить комплименты!» После чего утренний ветер, очень польщенный этими словами, поднимал фалды своего красного фрака и улетал дальше.
Так проходил день за днем, и хотя в сад являлось много посетителей и покупателей, но на обе розы все еще не нашлось охотника — точно все чувствовали, что предназначены они именно для чего-то особенного. Но в один чудесный день, когда солнце склонялось уже к закату, к саду подкатила великолепная открытая коляска. Через широкую садовую дорожку обе розы могли видеть все, что происходит за решетчатыми воротами сада. Когда они заметили остановившийся у входа экипаж, сердца у обеих сжались от предчувствия чего-то особенного. Они прижались друг к дружке и стали шептаться.
На козлах экипажа сидел кучер, а подле него лакей. У обоих платья и шляпы были украшены широким золотым галуном, и так как розы были еще совсем неопытны в житейских делах, то разодетых слуг они приняли за господ. К счастью, в это время мимо пролетал майский жук, побывавший в господских домах и однажды даже сидевший на руке у настоящей принцессы. Услышав, о чем шептались розы, он остановился на минуту и заметил:
«Напрасно вы так думаете: те, что впереди, только слуги. Смотрите на тех, кто сидит внутри».
Тут розы широко раскрыли глаза, но сидевшие внутри экипажа им совсем не понравились: там была дама, уже далеко не молодая и прекрасная, и господин с большой черной бородой, но очень невзрачной наружности.
Но когда розы высказались по этому поводу, майский жук снова заметил им наставительно:
— Однако вы совсем не знаете света. Неужели вам неизвестно, что этот господин — богатейший банкир в городе, а дама — его жена? На что богатым людям красота? Последнюю они предоставляют беднякам, у которых нет ничего другого.
Тогда розы устыдились своего невежества и слегка даже покраснели от смущения, что им опять-таки чрезвычайно шло.
Между тем господин с дамой вышли из коляски, и вслед за ними сползла собачка с серебристо-белой шерстью и такая круглая, что едва могла передвигать ноги. Садовник стоял у входа в сад. Он снял шляпу и низко-пренизко поклонился, на что господин ответил легким кивком, дама же прошла мимо, даже не взглянув на садовника. А жучок, увидев это, крикнул розам:
— Вот поучитесь у этой дамы, как должны держать себя важные господа! Она-то умеет быть богатой!
И снова розы устыдились своего дурного вкуса, потому что обращение дамы им совсем не понравилось.
Между тем господа шли по большой садовой дорожке прямо к тому месту, где росли обе розы, и при каждом движении дамы ее шелковое платье шуршало так, словно говорило окружающим: «Тс-тс, я из Парижа, из самого Парижа».
А садовник все шел за господами с непокрытой головой, обращая их внимание то на один розовый куст, то на другой и расхваливая их с таким жаром, что у него даже все лицо покраснело. Дама останавливалась, подносила к глазам лорнетку, висевшую на золотой цепочке, и в ответ на красноречие садовника слегка поджимала губы и говорила: «Все это ничего не стоит». И тогда у садовника вытягивалось лицо, белая собачка испускала отрывистый лай, а супруг дамы кивал садовнику головой и говорил: «Да, моя жена знает толк в этих вещах».
Так дошли до того места, где росли обе розы, смотревшие на посетителей во все глаза, и только тут дама остановилась в первый раз по собственному побуждению. Она снова поднесла к глазам лорнетку и внимательно посмотрела на обе розы.
Роза, почувствовав устремленный на них взгляд, в робком смущении склонили свои головки. Легкая дрожь пробежала по ним, лепестки их трепетно поднялись, и в этом виде они были так дивно хороши, что даже строгая посетительница поддалась их очарованию.
Выражая свое одобрение, она заметила:
«Вот эти, пожалуй, могли бы пригодиться для нас». Муж, на которого она взглянула при этих словах, понял, что теперь и он может сказать что-нибудь;
— В самом деле, вот два великолепных экземпляра! Какая им цена?
Садовник сказал цену. Дама, услыхав ее, воскликнула:
«Ого!» и даже закрыла руками уши, а супруг проговорил:
— В самом деле, это слишком дорого!
— Я имела в виду только желтую розу, — заметила дама.— Белая мне не нужна. Желтая, пожалуй, может пригодиться для моей коллекции чайных роз.
— В самом деле, — прибавил со своей стороны муж, — я также подумал о том, что она подходит для твоей коллекции. — Затем он повернулся к садовнику и сказал:
«У моей жены, надо вам знать, такая коллекция чайных роз, что другой такой не найти во всем городе». В цене скоро сошлись, причем было условлено, что садовник банкира приедет на следующий день и заберет куст с желтой розой. Затем господин с дамой и белой собачкой снова уселись в свой великолепный экипаж и укатили в город.
Розы, оставшись одни, погрузились в печаль: они поняли, что теперь наступил час разлуки, быть может, разлуки на всю жизнь, и, прижавшись друг к дружке, проливали горькие слезы. При этом белая роза тихо шептала подружке:
«О, как ты счастлива, сестрица! Выпадет ли на мою долю такая же счастливая участь?»
Так стояли две розы, всецело погруженные в свои мысли, и поэтому совсем не заметили, как в сад вошли новые посетители. Только при звуках двух детских голосов, воскликнувших разом:
«Ах, папа, посмотри на белую! Как она хороша!», розы встрепенулись и увидели перед собой чужого человека, у которого за одну руку уцепился маленький мальчик, а за другую — маленькая девочка. Все трое не спускали глаз с белой розы.
Но та нисколько не чувствовала себя польщенной подобным вниманием, потому что новый посетитель совершенно не походил на прежнего богатого господина. На нем был поношенный костюм и круглая войлочная шляпа, дети были также бедно одеты. После того, как богатые пренебрегли ею, белую розу не могло уже радовать восхищение бедняков, и она высокомерно отвернула головку, словно говоря: «Ступайте себе своей дорогой, я не для таких, как вы!»
То же самое, по-видимому, думал и садовник, который только что вернулся в сад и с удивлением оглядывал новых посетителей, стоявших перед лучшими из его роз.
Каково же было изумление белой розы, когда бедняк обернулся к садовнику и спросил, сколько она стоит. Она просто ушам своим не верила. Правда, он задал свой вопрос так робко, таким неуверенным тоном, но все же он осмелился спросить о ее цене, и это одно уже казалось ей неслыханной дерзостью. Она почувствовала поэтому особенное удовольствие, когда услышала, какую большую цену заломил за нее садовник, и заметила, как озабоченно покачал головой покупатель. Но тут дети стали тормошить отца, и мальчик воскликнул умоляющим голосом:
— Ах, папочка, милый папочка, купи, пожалуйста эту чудную розу!
А девочка прибавила:
— Подумай только, папочка, как обрадуется мама, когда ты принесешь ей такую прекрасную розу.
И тут впервые в сердце белой розы зародилось дурное чувство: она страшно разозлилась на детей, и если б могла, с удовольствием уколола бы их своими шипами.
Между тем бедный сапожник — таково было ремесло нового покупателя — молча смотрел на своих детей и чертил палкой на песке, как бы что-то высчитывая. Наконец он обратился к садовнику и сказал, словно извиняясь за свою смелость:
— Видите ли, моя жена была очень больна и теперь только начинает поправляться. Вот мне и хотелось бы порадовать ее чем-нибудь, а так как она очень любит розы, особенно белые, то я и подумал...
— Но я ничего не могу уступить из назначенной цены, — перебил садовник, а роза про себя прибавила:
— Так и следует, так ему и надо.
Тут дети молча и с тревогой взглянули на отца, а тот снова принялся соображать, вытащил из кармана кошелек и стал считать, между тем как белая роза вся дрожала от страха от корня до верхушки.
Но тут ее точно громом поразило и она чуть не лишилась чувств — она услышала слова сапожника:
— Ну, так и быть! Хотя это мне не по средствам, но я беру розу.
Напрасно бедняжка прижималась к сестре, проливая слезы и всячески стараясь выказать свое недовольство: гнев и отчаянье сделали ее еще прекраснее, и дети от восторга хлопали в ладоши. Садовник получил требуемые деньги, выкопал розовый куст из земли, и белая роза, вся содрагаясь, должна была перейти в руки сапожника, который тотчас же унес ее из сада, далеко от ее прекрасной и более счастливой сестры.
За последней на другой день, как было условлено, пришел садовник богатого банкира, и, покидая свою старую родину, она имела такой гордый и счастливый вид, словно принцесса, которую увозил к себе молодой король. Да и было чему радоваться: новое место, куда попала желтая роза, было действительно великолепно. Дом ее новых хозяев находился в той части города, где жили только богачи, а на улице, где находился дом, жили только богатейшие из богатых. А в домах было накоплено столько богатства, что воздух как будто был наполнен золотой пылью, и воробьи, пролетавшие через улицу, возвращались оттуда с позолоченными хвостами. Перед домом нашего банкира, со стороны улицы, был разведен маленький палисадник, с дорожками, усыпанными желтым гравием, а за домом находился огромный сад, огороженный кирпичной стеной, так что никто не мог заглянуть туда.
Такова была новая родина желтой розы, и едва только она вступила в сад, как сразу почувствовала, что попала в знатное общество.
Посреди сада находилась круглая площадка, покрытая дерном. Вокруг площадки были устроены грядки, а на грядках росли разнообразные цветы, распространявшие кругом дивный аромат.
На самой же площадке, посредине ее, была устроена круглая грядка, и это было самое почетное место во всем саду. Здесь рос целый лес роз, но исключительно желтых, желтоватых, зеленовато-желтого и красновато-желтого цвета. К этому месту и направил свои шаги садовник, несший в руках желтую розу.
И тут-то в первый раз в сердце желтой розы зашевелилось дурное чувство. При виде того, как все цветы в саду повернули к ней свои головки и, шушукаясь, стали ее оглядывать, в ней проснулось безграничное тщеславие и, окинув всех гордым взглядом, она подумала про себя; «Что значите вы все в сравнении со мной!» Правда, ее самоуверенность скоро поубавилась, когда она достигла середины площадки и получила там своё место. Все чайные розы с любопытством глядели на новую соседку, и ей казалось, будто все эти взгляды пронизают ее насквозь. При этом со всех сторон раздавалось громкое шушуканье:
— Еще новенькая... разве у нас так много места? — Как же! У нас и без того уже нельзя повернуться... — Хотела бы я только знать, что воображает себя наша барыня. — Видно мы для нее недостаточно хороши — хи-хи-хи. — А вы уже видели новенькую?
— Да, так себе, недурна.
Желтая роза, стоявшая до сих пор с опущенными глазами, сделала теперь низкий реверанс и затем подняла свою пылающую от смущения головку.
Тут она заметила по соседству несколько роз постарше, которые кивнули ей головой с ласково-снисходительным видом. Хороши были эти старшие розы — этого никто не мог бы отрицать — да и все розы, в общество которых она попала, были прекрасны. И вдруг желтой розе стало ясно, что она уже не единственная в своем роде, как прежде, что теперь она лишь одна из многих, равных ей по происхождению.
Но что придавало розам особенно величественный вид — так это маленькие изящные дощечки, привязанные у каждой на шее. На этих дощечках было обозначено название розы, ее вид и место происхождения.
И какие удивительные вещи можно было прочитать на этих дощечках: судя по ним, тут были розы, происходившие из Китая, розы из Японии, из Ост-Индии, одна даже была родом с острова Бурбона. Да, общество, в которое попала наша желтая роза, было действительно очень знатное.
Но вот явился садовник с дощечкой, предназначенной для желтой розы и, пока он привешивал ее, всеобщее перешептывание совершенно смолкло.
Но едва только садовник ушел, как шум возобновился с еще большей силой. Только теперь голоса звучали уже совсем иначе — насмешливо и пренебрежительно. Что новая роза, как гласила надпись на дощечке, была настоящая чистокровная роза — это, конечно, не подлежало теперь сомнению, но ведь в этом и раньше никто не сомневался, — иначе она бы и не попала на площадку. Важно было то, откуда желтая роза родом, а на дощечке значилось: «Местного происхождения». Можно себе представить, что почувствовали при этом открытии розы из Китая, Японии, Ост-Индии и с острова Бурбона. «Подумайте только, она ведь здешняя, просто-напросто здешняя уроженка!» — раздавался со всех сторон громкий шепот.
Одна из горделивых роз почтенного возраста с видом сострадания наклонилась к вновь прибывшей и сказала:
— Ах, вы, бедное дитя! Как безрадостно, должно быть, протекла ваша юность! У вас, наверное, совсем не было подруг?
— О, нет! — поспешила возразить желтая роза. — У меня была одна подруга — белая роза, с которой мы вместе росли и воспитывались.
Но тут старшая роза сделала пренебрежительное движение и почти с испугом проговорила:
— Как, милое дитя, вы были дружны с белой розой?
И это прозвучало так, словно она хотела сказать:
— Не говорите так громко об этом, вы себя компроментируете.
А другая роза сделала вид, будто нехорошо расслышала и громко заметила:
— Вы были дружны с белой розой? Неужели? Ваша подруга в самом деле была белая?
Тут бедная желтая роза смутилась еще больше. Кругом все розы, пересмеиваясь, повторяли: «Она дружила с белой розой»; она никак не могла понять, что тут собственно было дурного.
Между тем первая роза снова обратилась к ней и сказала:
— Милое дитя, этого я положительно не могу представить себе. Белая роза... да ведь это совсем неподходящее для вас общество.
При этих словах желтая роза почувствовала себя совершенно униженной: очевидно, она до сих пор не имела никакого представления о правилах высшего света. Она смутилась окончательно и робко заметила:
— Ну, да, конечно... Я, признаться, несколько преувеличивала, говоря, что мы были дружны...
— Я так и полагала, — ответила на это первая роза. — Эта особа, наверное, навязывалась вам, а вы по своей доброте не решались оттолкнуть ее.
И желтая роза, увидев устремленные на нее со всех сторон любопытные взгляды, окончательно упала духом и тихо проговорила:
— Ну, да, конечно, так оно и было.
Но едва только у нее вырвались эти слова, как она почувствовала, что поступила очень дурно. Она вспомнила о бедной белой розе, которую постигла такая печальная участь, и молча склонила головку.
Между тем белая роза на руках у бедного сапожника продолжала свой путь в город, и ее горе, вначале такое бурное, мало-помалу перешло в безмолвное отчаянье.
По мере того, как они все дальше продвигались по улицам города, а жара и духота в них становились все сильнее, головка розы склонялась все ниже, а мальчик, заметив это, сказал сестренке:
Ах, посмотри на нашу бедную розу! Какой у нее усталый вид, ей, наверное, слишком жарко.
На что девочка ответила:
— У нее, наверное, сильная жажда. Как только мы придем домой, я дам ей напиться.
Тут дети подложили свои ручонки под головку розы, чтобы поддержать ее, и потом всю дорогу чередовались так, что ее поддерживал то мальчик, то девочка.
Белая роза принимала эти услуги так же равнодушно, как и все, что теперь происходило с ней. Она даже закрыла глаза, не смотрела на детей и не благодарила их.
Наконец, когда уже совсем стемнело, они прибыли туда, где жил бедный сапожник. Тут белая роза открыла глаза и оглянулась. Улица была очень красивая, а дом, куда они вошли, имел даже очень величественный вид, но... войдя в дом и закрыв за собой дверь, дети не стали подниматься по роскошной лестнице, а, открыв с левой стороны стеклянную дверь, стали спускаться по ступенькам вниз. И вдруг бедной розе стало ясно, что отныне ей предстоит жить в подвальном помещении. Так оно и было в самом деле, бедный сапожник исполнял обязанности швейцара в большом доме.
Жить в подвале! Так вот как оправдались ее мечты о будущем. Теперь у нее было только одно желание — умереть, умереть, как можно скорее...
Между тем дети успели уже сбежать по ступеням вниз, и теперь оттуда доносились их голоса.
— Мама, мамочка, посмотри, что мы тебе принесли!
Тут в комнате со старого дивана поднялась бледная слабая женщина. Пока дети прижимались к ней и обнимали ее своими ручонками, бедный сапожник подошел к жене и, не говоря ни слова, высоко поднял в руках белую розу.
При виде розы в больших широко раскрытых глазах бедной женщины заблестели слезы. Молча сложила она руки и глядела попеременно то на розу, то на своего мужа, так что нельзя было сказать, радуется ли она чудному цветку или втихомолку благодарит Бога, пославшего ей такого доброго мужа. Наконец, она сказала слабым голосом:
— Ах, какая прелесть! Она даже слишком хороша для нас, эта чудная роза! А теперь, дети, вы должны позаботиться о том, чтобы ей у нас было хорошо.
Дети и не нуждались в таком напоминании. Они тотчас выбежали из комнаты и скоро вернулись с большим цветочным горшком, наполненным мягкой черной землей, в которую и пересадили белую розу. Затем они поставили цветочный горшок на стол, принесли воды в маленькой лейке и полили землю в горшке.
Позаботившись о цветке, дети сели ужинать. Каждый получил по ломтю хлеба, чуть-чуть намазанного маслом, — вот и все. Скоро их уложили спать, а через некоторое время улеглись и родители. Свеча была погашена, и в комнате стало тихо и темно.
Все спало, одна только белая роза не могла заснуть. Тяжелые горькие мысли не давали ей покоя.
Но вдруг в комнате стало светло; то был свет месяца, взошедшего на небо и глядевшего теперь в окно.
Он послал целый сноп серебристых лучей в комнату к своей милой белой розе, с которой так часто беседовал в саду, и роза чрезвычайно обрадовалась им.
Было ли то влияние волшебного лунного света, пробуждающего в тех, кто слишком жадно поглощает его, странные мысли и фантазии, или тут было нечто другое — но нашей розе показалось, что она видит сон. Ей чудилось, что два ангела скользнули в комнату, два маленьких прехорошеньких ангела, прикрытых только рубашонками, с босыми ножками и длинными белокурыми волосами. Придвинув к столу два стула, они взобрались на них, приблизили свои личики к головке розы и тихо-тихо поцеловали ее лепестки и чудную благоухающую чашечку. И роза вся затрепетала от этого поцелуя и с наслаждением втянула в себя дыхание нежных уст.
Потом маленькие ангелы соскочили со стульев, отодвинули их в сторону и, тихонько смеясь, исчезли — куда? Да в том направлении, куда ушли дети, когда их отправили спать. И вдруг роза вся вздрогнула: возможно ли это? Неужели эти чудные видения, которые она приняла за ангелов, те двое детей, что привели ее сюда? Эта мысль испортила ей все удовольствие от мнимого сна, потому что она ни за что не хотела простить детям. Однако она не могла отделаться от воспоминаний, не могла забыть сладкого ощущения, испытанного ею а ту минуту, когда прелестные детские губки целовали ее, и, когда настало утро и семья сапожника вошла в комнату, она слегка подняла голову и взглянула на детей. В сущности, это был первый раз, что она взглянула на своих новых хозяев: до сих пор она упорно отворачивала от них глаза.
И тут она заметила, что это действительно были прелестные дети, с белокурыми волосами, с большими глазами и ласковыми милыми личиками. Не могло быть никакого сомнения в том, что это они ночью поднялись со своих кроваток, чтобы потихоньку поцеловать розу.
После завтрака отец сказал детям:
— Сегодня прекрасный день. Мы можем выставить нашу розу в сад.
Тогда дети взяли горшок, в котором находилась роза, вынесли его наверх в маленький палисадник перед домом и поставили его на самом солнце. Теперь роза могла смотреть на улицу, видеть экипажи, проезжавшие мимо, и людей, двигавшихся по разным направлениям. Все это было для нее ново и занимательно.
Как раз позади нее, в уровень с улицей, находилось окно квартиры, где жил сапожник. Окно было распахнуто настежь и за ним сидел сам сапожник на высоком сидении, мастеря какую-то обувь.
Роза глядела на него, заглядывала и в комнату, а так как теперь и солнышко ласково заглядывало туда, то комната совсем не имела такого мрачного вида, как накануне. Она даже казалась очень чистенькой, светлой и уютной.
Потом дети снова вышли из дому с сумками, чтобы отправиться в школу. Проходя мимо решетки, они прижались к ней своими личиками, кивнули розе и сказали: «До свидания!» и хотя роза притворилась равнодушной, но и это, в сущности, ей очень понравилось. Она еще раздумывала о виденном, как вдруг за нею кто-то произнес тонким голосом: «Доброго утра, госпожа роза!» Обернувшись, она заметила маленькую канарейку, прыгавшую в клетке, которая была подвешена под открытым окном.
У канарейки были умные черные глазки и маленький белый клюв, которым она снова прощебетала: «Доброе утро, госпожа роза! Вчера за поздним временем я не имела возможности приветствовать вас. Позвольте представиться: мое имя — Пипочка». Любезность канарейки произвела очень приятное впечатление на розу. Приветливо поклонившись, она вступила с птичкой в разговор, осведомилась об ее возрасте, о том, как давно она живет в семье сапожника. В ответ на это Пипочка вздохнула и заметила, что она уже не первой молодости — три дня назад ей исполнился год, у сапожника она живет три месяца и охотно осталась бы у него на всю жизнь. Когда роза спросила, неужели ей так хорошо живется в этой семье, канарейка принялась расхваливать доброту хозяев, в особенности детей, и при этом растрогалась до такой степени, что должна была поспешно глотнуть воды.
Солнце поднялось выше, и розе уже становилось жарко. Но тут из школы вернулись дети и снова перенесли цветочный горшок в комнату, где теперь было тенисто и прохладно. Так они поступали в следующие дни и вообще делали все, что только, по их мнению, могло быть приятно или полезно розе.
Благодаря такому заботливому уходу, в сердце розы что-то зашевелилось, и розовый куст пустил новые побеги. Но когда первая почка должна была показаться, и вся семья сапожника с нетерпением ждала этого момента, розой овладело прежнее озлобление. Не желая доставить им этой радости, она перестала принимать пищу и всей силою своей воли старалась подавить зарождающуюся жизнь. И она действительно достигла своей цели: зарождавшаяся почка не вышла наружу, зачахнув в самом зародыше.
Семья сапожника была очень опечалена этим. В это время мимо дома проходил владелец его, человек очень богатый. Он заметил, что случилось с розой, и сказал:
— Так я и ожидал. Да и как розе не зачахнуть при такой обстановке! Знаете что, лучше продайте цветок мне, я пересажу его в свой сад.
И он предложил сапожнику денег, гораздо больше тех, что последний сам заплатил садовнику.
Но бедняк нисколько не прельстился таким предложением.
— Ах, барин! — возразил он. — Вы, конечно, правы, но, видите ли, мы все так успели полюбить нашу розу. Когда мы глядим на нее, нам кажется, будто у нас целый сад. Вы только, пожалуйста, не обижайтесь, но уж лучше я продержу розу у себя еще несколько дней: может быть, на ней покажется еще одна почка. А если и тогда ничего не выйдет, то, делать нечего, я продам ее вам.
После этого хозяин дома ушел, но по всему видно было, ушел раздосадованный.
Розу, слышавшую весь разговор, охватило радостное волнение: наконец-то ей представилась возможность выбраться из ненавистного подвала. Стоит ей только захотеть — и в саду богатого человека для нее начнется новая блестящая жизнь. И она решила во что бы то ни стало добиться этого.
Но когда наступила ночь, и все кругом заснуло, в комнату снова что-то бесшумно проскользнуло: то были, как и в первый раз, дети сапожника, прыгнувшие прямо из кроваток с голыми ножками, в одних рубашонках, похожие на двух маленьких ангелов. Однако на этот раз они не смеялись и личики их при свете месяца казались такими бледными и печальными.
Как и в первый раз, дети придвинули к столу стулья, влезли на них и, как тогда, стали целовать розу. При этом глаза их наполнились слезами, которые падали в чашечку розы.
— Теперь у нас ничего не будет, — шептали они, — не будет ни розы, ни сада, теперь у нас ничего не будет.
И с этими жалобами они ушли и вернулись в свои кроватки.
Роза попробовала уснуть, но сон к ней не приходил, потому что в груди у нее что-то горело и жгло: то были слезы детей, попавшие в ее чашечку.
На другое утро — было еще совсем рано, и никто в доме еще не просыпался — кто-то постучался в окно, и в комнату влетел утренний ветерок.
Роза не видела его с тех пор, как ее унесли из сада, и очень обрадовалась неожиданному гостю. А утренний ветер разгуливал по комнате, сдувал пыль с мебели, по-видимому, находился в возбужденном состоянии.
— Я был у твоей сестры, — сказал он, — у желтой розы.
Белая роза, конечно, поспешила узнать, как той живется.
— Ах, — сказал утренний ветер, — это печальная история: бедняжке живется очень плохо. Чайные розы, среди которых она совсем затерялась, так что даже я с трудом могу отличить ее, относятся к ней пренебрежительно и злобно, к тому же на днях всему великолепию из чайных роз придет конец.
— Как так конец? — спросила белая роза.
— Ну, да, — сказал утренний ветер. — Знаешь ли ты, что такое капризы?
— Нет, не знаю, — возразила роза.
— Капризы, — сказал утренний ветер, — это, видишь ли, такие маленькие черненькие жучки, которые обходятся очень дорого и потому водятся лишь у богатых людей.
— А на что они богатым людям? — спросила роза.
— Для забавы, чтобы убить лишнее время, — объяснил утренний ветер. — Богачи позволяют им летать по комнате, а когда придет охота, ловят их и кладут себе на голову.
— Как странно! — заметила роза.
— Да, такая уж у богатых людей мода, — продолжал утренний ветер. — Так вот, жена банкира, чтобы показать, что она во всех отношениях богаче всех, содержит у себя особенно много таких жучков. Она кладет их на голову и ждет до тех пор, пока они не начнут хорошенько щипать ее. Тогда она начинает кричать и плакать, пока не явится муж, который снимает у нее с головы жуков и выбрасывает за окно. Подобной игрой они забавляются каждый день. Но дело в том, что у людей с подобными жучками всегда появляются странные мысли и прихоти. Вот и банкирше пришло, ни с того ни с сего, в голову, что чайные розы ей надоели, поэтому лучше посадить на их место камелии. Так она и сделает. Когда наступит осень, чайные розы будут вырваны из земли.
— Что же с ними будет? — с тревогой перебила его белая роза.
— Да просто выбросят их куда-нибудь, — отвечал утренний ветер. — И нашу бедную желтую розу, твою сестру, постигнет такая же участь. Понимаешь ли ты теперь, почему я так печален?
— Да, да, продолжал он, заметив растерянный вид розы. — Тебе-то повезло гораздо больше. Тебя здесь берегут и лелеют, и здесь нечего опасаться черных жучков.
При этих словах он еще раз вздохнул и, подобрав полы своего прекрасного фрака, вылетел в окно.
Белая роза еще долго не могла опомниться от изумления. И вдруг в сердце у нее что-то заговорило, и когда она заглянула туда, то увидела — это был стыд, — стыд и раскаянье за все, что она делала и чувствовала в последнее время.
Да, роза стыдилась самой себя: когда она заглядывала в свое сердце, внутренний голос шептал ей: «Ты — неблагодарная», а когда в комнату вошла семья сапожника и роза увидала опечаленные лица детей, то в глазах их она читала тот же упрек: «Ты — неблагодарная».
Розе в этот момент показалось, что в ней совершилась какая-то перемена; точно она все время спала и только теперь очнулась и поняла, что с ней. Когда дети вынесли ее в палисадник, она с наслаждением стала пить чистую прохладную воду и извлекать пищу из мягкой черной садовой земли, а Пипочка из своей клетки весело крикнула ей: «Хорошего аппетита, госпожа роза, кушайте на здоровье».
Розе казалось, будто только теперь она и начала жить. Внутри у нее беспрерывно поднимались все новые соки; не прошло и двух дней, как она опять стала расти, и на ней показалась новая почка. Вслед за первой почкой показалась вторая, затем и третья — теперь роза казалась неистощимой в своем стремлении доставить другим удовольствие.
И когда однажды утром бедный сапожник со своей женой и детьми переступили порог комнаты, то все четверо остановились, пораженные чудесным зрелищем: прелестная головка их любимой белой розы с материнской нежностью склонилась к двум маленьким белоснежным розочкам, которые за ночь распустились на кусте.
А роза все склонялась и кланялась, от ее лепестков исходило сладкое благоухание, превращавшее жилище бедных людей в маленький рай. Если бы они знали язык цветов, то поняли бы, что роза благодарит их за доброту и любовь.
Когда розы были выставлены в палисадник, то прохожие на улице останавливались перед ними. Это было настоящим триумфом для белой розы.
Все были рады, один только хозяин дома злился. Он никак не мог примириться с мыслью, что бедный сапожник осмелился не исполнить его желание. Поскольку злоба — опасная сорная трава, которая быстро разрастается, если сразу не вырвать ее из сердца, то хозяин с каждым днем становился все суровее и раздражительнее в обращении с бедным человеком. А в один из ненастных осенних дней вся семья сапожника сидела с озабоченными лицами и заплаканными глазами: хозяин отказал сапожнику от места, и они должны были оставить дом.
Роза при виде их горя снова почувствовала боль и раскаянье за прежнюю вину.
Снова наступила ночь, и снова розе приснился сон, но не такой, как в первый раз, а мрачный, зловещий. Не двое прелестных детей, а страшный хрипящий старик, волоча ноги, вошел в жилище сапожника и прокрадывался туда, где спали дети. Страшное мертвенно-желтое сияние окружало фигуру старика. При этом свете роза увидала, как ужасный призрак наклонился над детьми и протянул свою костлявую руку к их головкам, сразу от прикосновения румянец сбежал с их цветущих щечек, и личики их осунулись и приняли болезненный вид. Тогда розу охватило безграничное отчаянье; она подняла голову к небу и уста-лепестки ее прошептали: «Спаси их, Боже, спаси моих бедных маленьких невинных любимцев!» В этот момент из ее трепещущих уст аромат, словно облако, пронесся в комнату детей. Тогда страшный старик выпрямился, вышел из детской и сказал розе: «Не благоухай так сильно, ты не имеешь права оставаться тут. Теперь повелителем здесь я — я, Голод, Голод, Голод!»
Но роза еще раз и еще горячее взмолилась: «Господи, позволь мне отблагодарить этих бедных людей за их любовь и за все то добро, что они мне сделали. Дай мне отплатить им за это в лице тех, кто дороже всех их сердцу — в лице их детей!»
И все сильнее, все упоительнее становился ее аромат, все яростнее были взгляды, которые бросал на нее призрак. Но последний ничего не мог поделать; он не мог сопротивляться этому аромату, не мог вернуться в комнату детей, потому что сладкий аромат, словно покрывало, закрывал от него дверь в детскую комнату. И вдруг он повернулся и, шатаясь, как пьяный, вышел из жилища сапожника.
Неcколько дней спустя бедный сапожник, постоянно бегавший по городу в поисках работы, вернулся домой с радостным видом: ему удалось получить новое место.
Дом, куда он поступил швейцаром, находился, судя по его рассказом, в самом богатом предместье города и принадлежал банкиру, считавшемуся первым богачом в городе.
При этом известии роза вся встрепенулась — слова сапожника смутно наполнили ей что-то, но она никак не могла припомнить, что именно.
То был великолепный дом, в котором теперь поселилась семья сапожника, и владельцы его были очень, очень богаты.
— Можешь себе представить, сказал однажды отец, входя в общую комнату, — до чего богаты наши господа. Барыня вдруг велела вырвать все свои прекрасные розовые кусты, стоившие не одну тысячу, чтоб будущей весной посадить на их место одни камелии. Вот садовник и подарил мне одну из ее чайных роз: он говорит, что она больна и продать ее нельзя.
С этими словами сапожник вынул из бумаги великолепную желтую розу, при виде которой белую розу словно молнией поразило: перед ней была та самая желтая роза, с которой она вместе росла.
Желтая роза тоже узнала свою белую сестру, но могла приветствовать ее только слабой и печальной улыбкой: от дурного обращения с ней она захирела и теперь была смертельно больна.
Но когда дети, поместившие желтую розу также в цветочный горшок, поставили их рядом, и она увидела подле себя белую розу во всем блеске красоты и счастья, она обвилась вокруг нее своими ветвями и, как раньше, обе розы прижались друг к дружке головками. И желтая роза сказала:
— Когда-то ты называла меня счастливицей и позавидовала моей судьбе, но это было на заре нашей жизни. Сейчас, под конец своей жизни, я называю счастливицей тебя и завидую твоей участи. А так как я должна уйти из этого мира, так много мне сулившего и так мало давшего, то пусть все счастье, предназначавшееся для нас обеих, достанется тебе. Живи долго и счастливо: я вижу, что ты этого заслуживаешь.
При этих словах желтая роза склонила свою прекрасную головку, а на другое утро дети, войдя в комнату, печально воскликнули:
— Увы, желтая роза умерла!
Но тут девочка схватила брата за руку и чуть слышно прошептала:
— Ах, посмотри, как огорчена белая роза — она плакала.
И действительно, в чашечке белой розы сверкали слезы.
Но тут произошло нечто удивительное: глаза мальчика вдруг широко раскрылись и засверкали. Не говоря ни слова, он впился в розу таким пристальным взглядом, словно видел ее впервые. Потом, все еще не говоря ни слова, он взял бумагу и, не спуская глаз с розы, принялся рисовать ее. А сестренка смотрела на его работу и также молчала. Так сидели они, позабыв о завтраке и обо всем, и только когда пришло время идти в школу, они поднялись с места. Мальчик спрятал свой рисунок в сумку, чтоб никто не увидел его, и ушел с таким видом, словно уносил с собой какую-то священную тайну.
Два дня спустя бедный сапожник сидел подле жены и тихо говорил ей:
— Знаешь, Марья, сегодня учитель нашего Антона говорил со мной и советовал мне хорошенько смотреть за нашим мальчиком. На днях он видел сделанный Антоном рисунок розы, и ему сдается, что из мальчугана выйдет со временем знаменитый художник. Что ты на это скажешь?
Но жена на это ничего не сказала — только глаза ее широко раскрылись.
Сапожник говорил совсем тихо, чтобы никто другой не мог слышать. Но в комнате был еще кто-то, услыхавший его слова. То была белая роза: она также не сказала ни слова, но в ней самой что-то говорило, что ее молитва дошла до неба и была услышана.
А что же стало с маленьким Антоном? — пожалуй спросит кто-нибудь из читателей. Об этом, быть может, я расскажу вам в другой раз.
